Дмитрий Глуховский - Метро 2035
Вот первый.
Значит, никто их не жрал.
И автомат не взяли, побрезговали. Вот странно.
Артем присел рядом, попытался его забрать. Но руки у убитого закоченели, хоть пальцы ему ломай. Ладно, оставь себе свой ствол.
Отсоединил только рожок, нашел запасной. Настроение даже поднялось. Будто Дитмар ему аванс за операцию выплатил. Сталкеры в мародерство не верят. Сталкеры верят в такое: взял у покойника снарягу – считай, помянул. Ему все равно со снарягой лежать бессмысленно и тоскливо. Ему приятней, если она еще хорошему человеку послужит.
Дальше хотелось побыстрей.
Откуда этого страдальца пулей достали? Почему товарищи не остановились, не подобрали, не понесли втроем раненого в укрытие?
Не могли сами же своего и докончить? Почему автомат бросили тогда подотчетный? Спешили? Расспросить бы их.
Но расспросить не вышло.
Второй лежал метров через триста. Звездочкой лежал, на спине. Хотел в небо напоследок посмотреть, только вряд ли что увидел: один окуляр противогаза прострелен, другой изнутри весь бурым залит. И под спиной лужа. Так же, то есть: сначала подбили, потом подошли – и контрольным.
Друзья его и здесь задерживаться не стали.
Что-то вдалеке почудилось.
Порывом ветряным принесло. Гул. Двигатель как будто. Не понять толком: слишком громко гудит воздух в фильтрах, противогазная резина уши затыкает.
Артем быстро отнял у мертвого рожок, прижался все-таки к стене, заторопился, озираясь. До Охотного ряда полкилометра уже всего. Теперь бы не сковырнуться нигде самому.
Третьего не сразу заметил; боковым зрением только. Этот хитрый был, свернул с улицы, хотел в ресторане спрятаться. А как спрятаться, когда все стены – стекольные? Отыскали и изрешетили всего. Был человек – стал куль. Выволокли, наверное, из-под стола – и докончили.
А вот сейчас был шум. Точно.
Рык моторный.
Артем задержал дыхание. Нет, не помогло. Тогда стащил противогаз, – какая уже разница, что там через год будет? – повернул ухо навстречу ветру, чтобы тот слушать не мешал. И повторилось: надсадный рев. По газам дали где-то далеко, за домами.
Машина. Рабочая. Кто?
С места Артем рванул уже изо всех сил.
Вот, значит, как.
Вот почему они бежали, и вот почему не могли убежать.
Их догоняли по одному, добивали – остальные получали фору еще метров в двести-триста пока, но потом и следующего доставали. Но почему не отстреливались? Почему не засели в какой-нибудь витрине, не дали отпор?
Надеялись до Театральной все же успеть?
Сначала не хотелось трясти ранец, но взревело вдруг совсем четко: по прямой уже, по туннелю уличному, за спиной. И Артем понесся скачками, не оглядываясь, не останавливаясь – вперед, вперед; если от тряски рванет, не так страшно, как если сначала подстрелят, а потом еще добивать придут… Пусть уже бы и рвануло…
А потом расслоилось: моторов два было, не один. Прямо сзади и еще сбоку… Вроде. По одной стороне улицы и по другой. Загоняют его?
Кто это может быть? Кто?!
Спрятаться? Нырнуть в дом? Побежать, укрыться в какой-нибудь квартире? Нет… С фасада на этой улице не было жилых подъездов. Одни аквариумы магазинные, выгоревшие, пустые, без выхода.
Вот до поворота еще чуть.
Там Охотный ряд… Потом Думу обогнуть… И все.
Четвертого сталкера не было нигде на Тверской; значит, успел завернуть; значит, и Артем успеет, может, должен успеть.
Тень свою увидел впереди – длинную, жидкую. И дорожку света.
Они сзади фары ему в спину включили. Или прожектор?
Через глотку в легкие колючую проволоку протащили. Протащили и дергали туда-сюда, чистили Артему бронхи, как бутылочным ершом.
Не смог совладать с собой, оглянулся на бегу.
Там был внедорожник. Широкий, тварь, внедорожник. Гнал по тротуару: дорога ржавчиной вся забита, не пускала. Потом визгнул тормозами, остановился: что-то мешало ему проехать.
Артем глотнул воздуха холодного и завернул за угол.
И тут же сбоку послышался второй мотор – надрывный, комариный, дребезжащий.
Мотоцикл.
Государственная Дума стояла тяжелая и основательная, похожая на громадное надгробие – первый этаж из сумрачного гранита, верх серо-каменный. Кого под ним похоронили?
Мотоцикл вырвался вперед, мчал сбоку. Ездок, не отвлекаясь от дороги, выбросил влево руку, сверкнул огнем наугад; застрекотало, заотскакивало от могильных стен. Артема миловало.
И он тогда тоже, не останавливаясь, не сбавляя – выставил прыгающий автомат, и куда-то туда, в мотоциклиста, резанул. Все мимо. Но тот дал по газам, чтобы не подставлять себя под слепые пули, рванул вперед, ушел где-то далеко разворачиваться.
Сзади снова взревело. Внедорожник выпутался.
А Артему до Театральной, до входа – уже чуть-чуть, уже только сто метров. Открыт вход, Господи? Господи Иисусе, вход открыт?
Если ты есть, должен быть открыт! Ты есть?!
Последний, четвертый боец валялся у самых дверей; не валялся даже, а сидел, привалившись спиной – к запертым деревянным створам. Уныло сидел, смотрел себе на простреленный живот, на ладони, на вышедшую сквозь пальцы жизнь.
Артем подскочил к дверям, одну дернул, другую, третью.
Возвращался с виража истеричный мотоцикл, все громче, громче. Потом вырулил с заносом квадратный внедорожник; бронированный, что ли? Артем таких никогда не видел. Таких не могло быть ни у кого в метро. Ни у кого из бесштанных подземельных империй такого не было.
Прижался спиной к дверям, вскинул автомат. Стал ловить узкое лобовое стекло в скачущую мушку. По такому стрелять и смысла нет. На крыше внедорожника появилась крошечная фигурка, как мишень в тире, чертик из табакерки. Дзынькнула пуля, сделала аккуратную дырку в стекле рядом с Артемовой головой. Снайпер. Все, хана.
Отправил очередь в молоко.
На крыше внедорожника зажглась целая прожекторная рама. Хлестанула по глазам, ослепила. Теперь даже целиться было нельзя. Разве что в воздух палить.
Сейчас кончится. Все сейчас кончится.
Вот снайпер только поймает его в кружок свой. Артем зажмурился.
Раз.
Два.
Три.
Четыре.
Вылетел мотоцикл, зашел поудобнее, и вдруг заглох. Артем попытался подглядеть, прикрываясь рукой. Нет, оба были целы. Стояли неподвижно, и Артем стоял в перекрестье их лучей.
– Эй! Не стреляйте! – попросил он их по-петушиному.
Поднял руки. Возьмите меня, пожалуйста, в плен.
Плевать им было, что он им там кукарекал. Какое-то было у них там свое бессловесное совещание. И в плен они его брать не хотели.
